The Future of Russia and War

1.
In some sense, to talk about the future of Russia today is like talking about life after death. Russia is in the midst of its catastrophe while the war is going on, and horror grips us when we think of what Russia has already done, or what our compatriots in Ukraine have done in Russia's name.
I have two saved pictures on my Facebook page. And I always see them when I open it. In one, we see a very young girl feeding her approximately one-year-old daughter from a bottle. This photo became famous when they were both killed after a Russian missile hit their house. In another photo, a 40-year-old man sits in a cafe with friends and grimaces showing them off some document of his. He was killed, too. That's it, he's not grimacing anymore. The thought of hundreds of thousands killed, of peaceful prosperous lives destroyed, is horrifying. And when we think of individual tragedies, history doesn't exist. It has no meaning in this perspective.
I have no doubt that Russia will have to answer for this. I am sure that we will not escape this reckoning, although I do not know when and how it will happen. For me, it is not a matter of collective responsibility, but rather a matter of collective karma.

2.
In the meantime, I believe we must avoid some pitfalls in thinking about how and why this war became possible, how it might end, and what comes afterward. Horror at what has happened and anger force us to think categorically and simplify reality, as is always the case amidst a war. As if the radicalism of our thought can stop it. It's a very understandable reaction. But it is also quite unproductive.
Many Russian intellectuals and ordinary people are depressed today. Terror and the consciousness of their helplessness makes them silent - makes silent those people in Russia who are against the war and against the evil that has engulfed a large part of Russia. They feel themselves an insignificant and helpless minority, and therefore cede the arena and influence to this evil. But this is precisely what despotism seeks - the consciousness of helplessness and silence. Autocracies seek to distort in their favor our perception of the real balance of power in society in order to lower our willingness to resist. This is in their interests, but not ours.
It is in Putin's interest to present the case that those who tortured and murdered people in Ukraine's Bucha and elsewhere are the real Russia and there is no other Russia at all. It is in his interest to present the case in such a way that democracy has not only failed in Russia but is impossible there fundamentally.
And I want to talk today about such simplifications, which are popular both among Russian intellectuals and in the West, and which deprive us of ground and make us weaker.

3.
First, Russia is amid its catastrophe today, but Russia is not the only country that is experiencing such a catastrophe in its history, nor is it the only country waging an unjust war of conquest. Moreover, for some of these countries, that did it before, it was the defeat in such a war that became a turning point in their history. We all know those examples. And this is an important reason why for us, Russian intellectuals, the hope and desire for Ukraine to withstand is a personal and deep feeling. This explains also why the desire of Russia’s defeat seems more like a patriotic than an anti-patriotic sentiment. At the same time, it is highly likely - and the last year seems to have provided strong evidence of this - that such a defeat is more likely because of two complementary factors - the strengthening of Ukraine's military power and the weakening of Putin's regime from inside. So, I want to say that this war is a catastrophe but not the end of national history.
Second, if we talk about Russia as a social reality, there is no Russia as such, just as there is no West as such. While even we are saying this way usually – Russia it is an extreme simplification to think that it is Russia as a single entity that is attacking Ukraine, Europe and the West as a whole nowadays. No, it is the forces of anti-modernization (which Alexander Etkind I am sure will discuss in more detail and depth), which are influential in Russia and not only in Russia, which are attacking the European project, the possibility of its implementation in Ukraine, and its internal Russian projection.
The aggression against Ukraine is at the same time an aggression against the "European" inside Russia, against its own potential for modernization. And the global historical goal of this war in Putin's view is Russia's total break with the West, which should open, according to his plan, the way to a radical de-westernization of Russia.

4.
So, there is a war inspired temptation to draw simple borders and build simple schemes. For example, to say that Russia is a sort of ancestral nest of despotism, a country where it is organic and imminent. Or to insist that the democratic project in Russia has totally failed and that Russia has returned to the same point from which it started 35 years ago. But do we had any good reasons to suppose in late 1940s that democracy in Germany is possible while the Weimer Republic existed for 15 years and had tragically felt down?

In fact, despite all the complexities, contradictions and distortions of political process, the 35 years since the collapse of the Soviet Union have been an era of deep and multidimensional modernization for Russia in the economic, technological and social sense. Even the last decade - the 2010s, when Putin's autocracy was already gaining its strength - was marked in Russia by the creation of powerful independent journalism, a large sector of non-governmental civil society organizations, and the emergence of a new political generation, which presented itself with the protests of 2011-2012 and 2019-2020, and whose face became Alexei Navalny. It was all this that provoked an ultra-conservative counter-attack and full scale invasion in Ukraine which had to be a tool of mobilization of radical military revanchism. The war of conquest was supposed to mobilize and did mobilize all the archaics that was in Russia in a purpose to undermine the modernization efforts of the last decades.
Russia's intense modernization and Westernization since the late 1980s has caused an acute internal social conflict. This is a conflict between modernizing Russia and its new political generation, on the one side, and the forces of autocratic nationalism. In political terms, democracy in Russia has collapsed, and this collapse is due to the fact that the anti-modernization forces, fueled by oil revenues and corruption, turned out to be quite strong at the moment. But this does not mean that the modernization potential that was accumulated in the previous period has completely disappeared.

5.
Such an acute social conflict is not a unique situation in human history, nor is it the evidence that Russia is not suited for democracy. In a sense, it could be compared to the era in European history when, after the First World War, European empires collapsed and were replaced by young republican regimes in many countries. Over the next 15 to 20 years, these unstable democracies (including the Austrian and German ones) were overrun by extreme right-wing forces, which unleashed a major war in Europe after all.
After 70 years of communist freeze, in the 1990s Russia found itself in the first period of its republican history. Which, as has happened in many other places, was a period of political corruption, weak state and law enforcement, an unstable and chaotic party system - and the subsequent rise of nationalist revanchism and popular demand for "strong power.
The weakness of Russian democracy was exacerbated by the fact that Russia was also flooded with oil and gas revenues in 2000s and 2010s. These revenues led, on the one hand, to the growth of Russian megalopolises and the formation of a new political generation in them, which I mentioned above, and, on the other hand, to the unbridled enrichment of the corrupt elite, which became the organizer and support of the conservative-nationalist revanche.

6.
But I would like to broaden the scope of our view still further. In a historical sense, Russia is part of a large periphery of Europe, a territory that is not Europe, but at the same time for a long time, for several centuries, has been closely linked to it and has been greatly influenced by it. This periphery is not limited to Russia alone. By the Greater European Periphery, I mean those countries and regions where there is an elite that carries a pro-European idea, but this idea finds itself here in contention and competition with other civilizational influences and social doctrines. The Balkans, partly Turkey, Ukraine, Belarus, Russia and even Transcaucasia can be referred to this zone now.
In fact, if we look back, we find that the borderline of Europe that defines the areal of the European project - has been constantly moving. From Voltaire's perspective in the mid-18th century, the rays of European enlightenment had only just begun to penetrate the German lands. For him, Europe was settled in the triangle between Paris, London, and Amsterdam. In turn, the people of Vienna know well the famous bon mot of chancellor Metternich, who said 50 years later than Voltaire, at the beginning of the 19th century, that "Asia begins on Landstraße" ("Asien fängt auf der Landstraße an"). What he meant was that, moving from the center of Vienna in an easterly direction, one very quickly finds oneself in a space that can hardly be seen as Europe.
Today the border of Europe has moved far to the east, although, moving in the direction indicated by Metternich, one can still find more and more signs of the European periphery and clues of the unfinished struggle between European and non-European or even anti-European - for example, in Slovakia, Hungary and even Poland.
But in the next zone, from Russia and Belarus to Transcaucasia, Turkey and the Balkans, the struggle between the European and the anti-European is exactly visible and takes often dramatic and even tragic forms. At the same time, it would be shortsighted and wrong to consider the European aspirations of part of the elites and population of these territories as something superficial, inorganic, and accidental. Although Putin and other enemies of the European idea in these territories try to assure us in this. But the historical fact is different - for several centuries these territories have felt the magnetism of Europe, which inspires their intellectual elites in their quest for modernization. These terrirories are in this perspective an extension and another dimension of Europe.
We do not know if and when this rivalry in different parts of Great European Periphery will end successfully. But there is another important point – that while the pro-European ideas and forces in these lands are influential or even is not depressed and exhausted it at least counter-balances anti-European forces there and ensures a period of peaceful coexistence of this periphery with Europe.

7.
In the Russian history, we can see the repeating movement of this pendulum - periods of pro-European modernization, which are followed by periods of prevalence of anti-European agenda. The rapid adaptation of European models and practices in the first period is changed by a period of hostility to the European and striving to oppose it with Russia's "national" or even "civilizational" identity in the second.
The Bolshevik project in the 20th century was probably the longest period of Russia's anti-Europeanism, and the most large-scale and bloody attempt to establish in Russia a system of institutions and values totaly opposed to European ones. However, once the Soviet regime entered the phase of its demobilization in 1960s, within a couple of decades this led to the formation of a pro-European elite in Soviet Union that led an anti-communist and pro-western revolution in the country.
From the mid-1980s until about the mid-2000s, and even after that, Russia rapidly adopted European models and practices, despite all the problems and difficulties that came with it. The consolidation of anti-European forces and agendas strated in the late 2010s and sharply intensified in the mid-2010s. Oil abundance formed in some part of the Russian population and elites the habit of rent, corruption and the idea of economic self-sufficiency, which was once again reinforced by the idea of civilizational exclusiveness and the revenge of great-powerness. These pendulum movements reflect the different constellations of pro-European and anti-European forces in Russian society.
So, this anti-European mode we see in Russian politics today in a long perspective is no more natural and organic for Russia than the opposite one. Moreover, such a sharp and complete break with Europe is certainly unnatural for Russia. Interrupting economic ties with Europe and maintaining hostility towards Europe at such a high degree would require strains in the social sphere and very strict forms of authoritarian control of society. And after some time, when this control proves too expensive or under the influence of other economic or political factors it will turn out with a new reversal of the prevailing opinion in favor of Europe. And if this happens on the horizon of a few years or even a decade, the institutional experience of early Russian democracy and the experience of modernization will not be lost and will play an important role in the new period of Russia's pro-European movement.
And I would like to draw your attention to one more regularity of these swings of the Russian European pendulum. Quite often we see that periods of Russia's pro-European orientation coincide with and in a sense are stimulated by clear signs of success of Europe and of the European project. Conversely, periods of disillusionment with Europe and the prevalence of anti-European forces in Russia coincide with periods of crisis, instability and hesitation within Europe itself. The period in the 20th century when Europe was plunged into an era of brutal wars, unstable republics and the right-wing nationalism that replaced them, was a period of intense construction of a totalitarian alternative to the European project in the Soviet Union. Conversely, the period when Europe reached a trajectory of sustainable growth at the end of the 20th century, democratized citizens' access to the benefits of this growth by creating a mass consumption society, and when it made a breakthrough in European integration, provoked the crisis and collapse of a totalitarian anti-European Empire on the East.
And this interconnection is another reason why we can say that Russian, as well as Ukrainian, history of the last centuries is in some sense a part of European one. The weakening, fading of Europe's "soft power" contributes to the consolidation of anti-European revanchism in the zone of the Big European periphery, and vice versa. Obviously, nowadays we see European project attacked from outside and from within, its soft power diminishing, and its security is weakening.

8.
Today - against the backdrop of the horrors of Russian aggression - it is very difficult to be the advocate of Russia. And may point is not to acquit Russians in any sense, it is to emphasize and demonstrate that this war against Ukraine and against its pro-European choice reflects the fight within Russia itself on the same issue. And the main reason that makes me venture to do so is what I have already mentioned above. The view of Russia as an evil empire, the view of the history of the liberal and pro-European project in Russia as a total failure, the mental radical separation of Russia from Europe - this is what makes anti-war and pro-European people in Russia feel like a helpless minority. And that's what Putin wants. This is what supports his temporary success. But - as it often is the case in the social issues - it's only part of the truth that we're trying to be made to accept as the ultimate truth.

Будущее России и война


1.
В некотором смысле говорить о будущем России сегодня все равно, что говорить о жизни после смерти. Россия находится посреди своей катастрофы, пока идет война, и ужас охватывает, когда мы думаем о том, что Россия уже натворила, или что натворили от имени России наши соотечественники в Украине.
У меня есть две сохраненные фотографии в фейсбуке. И я всегда их вижу, когда его открываю. На одной мы видим совсем молодую девушку, которая кормит из бутылочки свою примерно годовалую дочь. Эта фотография стала знаменитой, когда они обе погибли после попадания российской ракеты в их дом. На другой фотографии сороколетний мужчина сидит в кафе с друзьями и дурачась демонстрирует какой-то свой документ. Его тоже убили. Все, он больше не дурачится. Мысль о сотнях тысяч убитых, о разрушенной мирной благополучной жизни приводит в ужас. И когда мы думаем об индивидуальных трагедиях, истории не существует. Она не имеет значения.
У меня нет сомнений, что Россия должна будет ответить за это. Я уверен, что нам не избежать этой расплаты, хотя не знаю, когда и как это произойдет. Для меня это не вопрос коллективной ответственности, а скорее вопрос коллективной кармы.

2.
В то же время мы должны избежать, как мне кажется, нескольких ловушек, думая о том, как и почему эта война стала возможна, чем она может закончиться и что будет после нее. Ужас перед случившимся и гнев принуждают нас мыслить категорически и упрощать реальность, как это всегда бывает на войне. Как будто радикализм нашей мысли может ее остановить. Это очень понятная реакция. Но и достаточно непродуктивная.
Многие российские интеллектуалы и обыкновенные люди пребывают сегодня в подавленном состоянии. Ужас и сознание беспомощности заставляет их молчать – заставляет молчать в России людей, которые против войны и против зла, охватившего значительную часть России. Они чувствуют себя незначительным и беспомощным меньшинством, и потому уступают злу арену и влияние. Но именно этого и добивается деспотия – сознания беспомощности и молчания. Автократии стремятся исказить в свою пользу наше представление о реальном соотношении сил в обществе, чтобы понизить нашу готовность сопротивляться. Это в их интересах, но не в наших.
Это в интересах Путина представить дело так, что те, кто пытал и убивал людей в украинской Буче и других местах, это и есть настоящая Россия и другой не существует. Это в его интересах представить дело так, что демократия не только потерпела крах в России, но и в принципе невозможна.
И я хочу говорить сегодня о таких упрощениях, которые популярны и среди российских интеллектуалов, и на Западе и которые лишают нас почвы и делают нас слабее.

3.
Во-первых, Россия находится сегодня посреди своей катастрофы, но Россия не единственная страна, которая переживает в своей истории такую катастрофу, не единственная страна, ведущая несправедливую захватническую войну. Более того, для некоторых из таких стран именно поражение в подобной войне становилось поворотным моментом в их истории. Мы все знаем эти примеры. И это важная причина, почему для нас, российских интеллектуалов, надежда и желание, чтобы Украина выстояла в этом противостоянии, является личным и глубоким переживанием.
Во-вторых, если мы говорим о России как социальной реальности, то не существует России вообще, так же как не существует Запада вообще. Предельным упрощением является мысль о том, что это Россия как некое единое целое атакует сегодня Украину, Европу и Запад в целом. Нет, это силы анти-модернизации (о чем будет говорить Александр Эткинд более подробно и глубоко), которые влиятельны в России и не только в России, атакуют и европейский проект, и возможность его осуществления в Украине, и его внутрироссийскую проекцию.
Агрессия против Украины – это одновременно и агрессия против «европейского» внутри России, против ее потенциала модернизации. И глобальная историческая цель этой войны с точки зрения Путина – это тотальный разрыв России с Западом, который должен открыть, по его замыслу, путь к радикальной де-вестернизации России.

4.
Сейчас есть соблазн начертить простые границы и выстроить простые схемы. Например, сказать, что Россия – страна деспотии, страна, где деспотия органична, а империализм глубоко укоренен и повсеместен. Или представить дело так, что демократический проект в России не удался и что Россия вернулась в ту же точку, с которой стартовала 35 лет назад.
Это очень большое упрощение. Прошедшие после краха Советского Союза 35 лет были для России эпохой глубокой и многоаспектной модернизации в экономическом, технологическом и социальном смысле. Даже прошлое десятилетие – 2010 е годы, когда путинский авторитаризм уже набирал силу, было отмечено в России созданием мощной независимой журналистики, большого сектора негосударственных гражданских организаций и появлением нового политического поколения, которое заявило о себе протестами 2011-2012 и 2019-2020 годов и лицом которого стал Алексей Навальный. Именно ответом на все это и стала встречная атака консервативных сил, использовавшая нападение на Украину в качестве инструмента мобилизации сил националистического реваншизма.
Интенсивная модернизация России и ее интенсивная вестернизация с конца 1980х годов вызвала (и это тоже не уникальное явление) острый внутренний социальный конфликт. Это конфликт между модернизационной Россией и ее новым политическим поколением и силами авторитарного национализма. В политическом смысле демократия в России потерпела крах, и этот крах связан с тем, что анти-модернизационные силы, питаемые нефтяными доходами и коррупцией, оказались в данный момент достаточно сильны. Но это совсем не значит, что тот. Модернизационный потенциал, который был в это время накоплен, полностью исчез.

5.
Такой острый социальный конфликт не является уникальной ситуацией в истории человечества и не свидетельство того, что Россия не приспособлена для демократии. В некотором смысле это можно было бы сравнить с той эпохой в истории Европы, когда после первой мировой войны рухнули Европейские империи, на месте которых возникали молодые республиканские режимы. В течение следующих 15 - 20 лет эти неустойчивые демократии (в том числе – австрийская и немецкая) оказывались во власти крайне правых сил, которые и развязали большую войну в Европе.
После 70 лет коммунистической заморозки, Россия оказалась в 1990е годы в первом периоде своей республиканской истории. Который, как это бывало и во многих других местах, стал периодом политической коррупции, слабого правопорядка, неустойчивости и хаоса партийной системы – и следующего за всем этим подъема националистического реваншизма и спроса на «сильную власть».
Слабость российской демократии была усугублена тем, что в 2000 и 2010 годы Россия оказалась также затоплена нефтегазовыми доходами. Эти доходы привели, с одной стороны, к росту российских мегаполисов и формированию в них нового политического поколения, о котором я упоминал выше, а с другой – к колоссальным масштабам обогащения коррумпированной элиты, которая и стала опорой и организатором консервативно-националистического реванша.

6.
Но я хотел бы еще расширить рамки нашего взгляда. В историческом смысле Россия – это часть большой периферии Европы, территории, которая не является Европой, но в то же время в течение длительного времени, в течение нескольких столетий тесно связана с ней и испытывала ее огромное влияние. Эта периферия не ограничивается только Россией. Под Большой европейской периферией я имею в виду те страны и регионы, где существует элита, несущая в себе проевропейскую идею, но эта идея находится здесь в столкновении и соперничестве с другими цивилизационными влияниями и течениями. К этой зоне большой европейской периферии можно отнести Балканы, отчасти - Турцию, Украину, Беларусь, Россию и даже Закавказье.
На самом деле, если мы посмотрим назад, то обнаружим, что граница Европы – граница, определяющая ареал европейского проекта, постоянно двигалась. С точки зрения Вольтера в середине 18 века, лучи европейского просвещения еще только – только начали проникать в немецкие земли. Для него Европа располагалась в треугольнике между Парижем, Лондоном и Амстердамом. В свою очередь жители Вены хорошо знают знаменитое бонмо Меттерниха, который на 50 лет позже Вольтера, в начале 19 века, говорил что «Азия начинается на Ландштрассе» ("Asien fängt auf der Landstraße an" или "Hinter meiner Villa am Rennweg beginnt der Orient"). Он имел в виду, что, двигаясь из центра Вены в восточном направлении, очень быстро оказываешься в пространстве, которое назвать европейским можно лишь с натяжкой.
Сегодня граница Европы сдвинулась далеко на восток, хотя, двигаясь в направлении, указанном Меттернихом, можно и сегодня обнаружить все больше признаков европейской периферии и знаков неоконченной борьбы между европейским и неевропейским или даже анти-европейским – в Словакии, Венгрии и даже Польше.
Но в следующей зоне, как я уже сказал, – от России и Беларуси до Закавказья, Турции и Балкан - борьба европейского и анти-европейского особенно наглядна и принимает часто драматические и даже трагические формы. В то же время было бы недальновидно и неправильно считать европейские устремления части элит и населения этих территорий чем-то наносным, неорганичным и случайным. Хотя Путин и другие враги европейской идеи на этих территориях стараются уверить нас именно в этом. Но историческая данность состоит в другом – несколько столетий на этих территориях ощущается магнетизм Европы, который вдохновляет их интеллектуальные элиты в их стремлении к модернизации. Они – продолжение и еще одно измерение Европы.

7.
В истории России мы многократно можем наблюдать движение этого маятника – периоды про-европейской модернизации, которые сменяются периодами доминирования анти-европейских сил. Быстрая адаптация европейских моделей и практик в первом периоде сменяется периодом враждебности к европейскому и стремлением противопоставить ему «национальную» или даже «цивилизационную» самобытность России во втором.
Большевистский проект в 20 веке был, наверное, самым длительным периодом анти-европейскости России, когда была предпринята самая масштабная и кровавая попытка выстроить в России систему институтов и ценностей, тотально противопоставляющих себя европейским. Однако и в этом случае, как только советский режим вошел в фазу демобилизации, в течение пары десятилетий это привело к формированию внутри него про-европейски настроенной элиты, которая возглавила антикоммунистическую революцию.
С середины 1980х и до примерно середины 2000х Россия стремительно усваивала европейские модели и практики, несмотря на все проблемы и трудности, которые были с этим сопряжены. И со второй половины 2000х она начала разворачиваться в другом направлении. Точнее сказать – анти-европейские силы в ней становились все более консолидированными и влиятельными. Нефтяное изобили формировало у этой части российского населения и элит привычку к ренте, коррупции и представление об экономической само достаточности, которое в очередной раз было подкреплено идеей цивилизационной исключительности и великодержавности.
Но я хотел бы обратить внимание на еще одну закономерность этих колебаний российского маятника. Довольно часто мы видим – и это вполне понятно, - что периоды про-европейской ориентации России совпадают и в какой-то степени стимулированы явными признаками большого успеха Европы и европейского проекта. И наоборот, периоды разочарования в Европе и превалирования анти-европейских сил в России совпадают с периодами кризиса, нестабильности и сомнений внутри самой Европы. Период, когда в 20 веке Европа погрузилась в эпоху жестоких войн, нестабильных республик и пришедшего им на смену правого национализма, стал периодом интенсивного строительства тоталитарной альтернативы европейскому проекту в Советском Союзе. И наоборот – период, когда Европа вышла в конце 20 века на траекторию устойчивого роста, демократизировала доступ граждан к результатам (бенефитам) этого роста, создав общество массового потребления, и совершила прорыв в направлении европейской интеграции спровоцировал кризис и распад тоталитарной империи на Востоке.
И эта взаимосвязь – еще одна причина, почему мы можем говорить, что российская, как и украинская, история последних веков в некотором смысле является частью европейской истории. Ослабление, затухание «мягкой силы» Европы способствует консолидации анти-европейского реваншизма в зоне большой европейской периферии, и наоборот.

8.
Сегодня – на фоне ужасов российской агрессии – очень трудно быть адвокатом России. И единственная причина, которая заставляет меня отважиться на это, состоит в том, о чем я уже говорил выше. Представление о России как империи зла, взгляд на историю либерального и про-европейского проекта в России как на тотальную неудачу, мысленное радикальное отделение России от Европы – это то, что заставляет антивоенно и проевропейски настроенных людей в России почувствовать себя беспомощным меньшинством. И это то, чего хочет Путин. И то, что поддерживает его временную победу. Но – как это часто бывает в социальной сфере – это лишь часть правды, которую нас пытаются заставить воспринимать как окончательную правду.